Второй, принципиально отличный подход назван нами «латурианским» условно. Собственно эстетическая концепция в рамках АСТ не вполне разработана. Наверное, правильно было бы говорить о подходе в духе «плоских онтологий». Здесь будет господствовать «деартифактизация» наивного автора и/или произведения по аналогии с концепциями деколонизации этнологических и этнографических представлений и подходов. Такого рода аналогия вполне законна, если вспомнить ранние этапы изучения и популяризации наивного искусства, когда примитивы обнаруживались и в непрофессиональной среде «здесь и сейчас», и в предметах, оставшихся от давно исчезнувших культур, и в объектах и практиках, связанных с неевропейскими сообществами. Деятельность Волдемара Матвея (Владимира Маркова), Василия Кандинского и некоторых других футуристов и околофутуристических авторов, центральных фигур Коллежа Социологии Жоржа Батая, Роже Кайуа, Мишеля Лейриса, а шире — и вообще сюрреалистов, включая и самого Андре Бретона, метко названа Джеймсом Клиффордом «этнографическим сюрреализмом» (мы предлагаем более широкое, учитывая отечественных деятелей того же направления, наименование «этнографический авангардизм»). Она сыграла двоякую роль в становлении и собственно изучения неевропейских культур, и таких явлений, как художественный примитив, art brut, творчество детей. С одной стороны, антиакадемическое «неразличение» феноменов позволяло преодолевать систематизаторские гетто откровенно колониалистского характера, но, с другой, само это неразличение подразумевало отношение ко всякому «странному», выходящему за пределы привычной европейской нормы, объекту как к тому самому артефакту, который можно ввести в художественное поле. Здесь, однако, вряд ли концепция Гройса работает в полной мере: с точки зрения «этнографических авангардистов» странные предметы отнюдь не являются профанными, напротив, они сакральны, и их сакральность просто требует перекодировки, латуровского «перевода» (это, в частности, один из центральных сюжетов работ Кайуа). С другой стороны, те же Лейрис, Матвейс-Марков, или, к примеру, Н. Н. Пунин немало сделали для реального изучения «других» культур как таковых.
В любом случае, при всех заслугах «этнографических авангардистов» (в т.ч. и их противостоянии идеологическим этнологам-колониалистам вроде Лео Фробениуса) деколониальная антропология принципиально отказывается не только от стадиальных эволюционистских подходов, в рамках которых систематизация равна иерархизации, но и против волюнтаризма артистической практики неразличения объектов и их произвольной валоризации. В рамках огромного числа подходов и концепций, от «каннибальских метафизик» до «метаболического музея», происходит деконструкция самого европоцентристского подхода к этнографическому объекту и, более того, деобъективация его, либо возвращающая ему права субъекта, либо вовсе, как, например, в ряде феминистических программ, снимающая субъект-объектную оппозицию.
Если попробовать применить акторно-сетевой подход к интересующей нас «семье» явлений, то принципиально снимаются границы между «производителем нормы», наивным автором и его произведением. Так, Генри Дарджер, его сочинение «The Story of the Vivian Girls, in What is Known as the Realms of the Unreal, of the Glandeco-Angelinnian War Storm, Caused by the Child Slave Rebellion», собираемые им на улице ненужные предметы и домовладелец, обнаруживший рукописи после попадания Дарджера в дом престарелых и отказавшийся их уничтожить, образуют сеть, в которой человеческие и нечеловеческие агенты выступают в качестве равнозначимых акторов. Яркие примеры схожего характера можно найти в истории наивной архитектуры. Интересно было бы рассмотреть в рамках акторно-сетевого метода существование текстов с неявным и/или мистифицированным авторством (вроде сочинений Джамбула Джамбаева), продукцию самодеятельных авторов, обучавшихся в Народном университете искусств и т. д.
«Плоские онтологии», особенно более последовательные, нежели АСТ (например, объектно-ориентированная онтология в интерпретации Тимоти Мортона), как и различные пост- и трансгуманистические программы (например, поздние концепции Донны Харауэй) в принципе устраняют конвенциональные в сколь-нибудь привычном сегодня смысле границы между эстетической и неэстетической деятельностью (что уж тут говорить о границах профессионального и непрофессионального искусства!). В этих рамках, однако, интересно рассматривать художника в контексте привычных ему условий существования (и такого рода экологический подход находит себе место в современных исследованиях наивного); возможна также корреляция моделей «плоских онтологий» с авторскими утопиями космологического характера, которые продуцируют некоторые наивные авторы и авторы-аутсайдеры. Однако ни к каким способами классификации и систематического описания наивных художественных практик эти подходы не пригодны. Но и возвращаться к центральной практике «внутренней колонизации» в ее эстетическом изводе, а именно к диктату суждения и волевых актов «производителей нормы», совершенно невозможно. В этой ситуации часто возникает своего рода охранительно-эскапистская квазиэкологическая программа сохранения и даже изоляции художника в его среде. На первый взгляд она кажется формой солидарного подхода, но на деле предстаёт все той же десубъективацией наивного автора, за которой стоит вполне неоколониальное приписывание наивному автору разного рода свойств-конструктов: «магичности», «синкретичности», «внерассудочности», «интуитивности» и т. д., причем приписывание, как правило, априорное, которое уничтожает тот элемент рациональности, который мог бы быть излечен из подобных определений. Разумеется, эта программа также не релевантна ни нашим исследовательским задачам, ни, собственно, реальному положению вещей в окружающей действительности (где «идеальный» наивный автор, никак не подверженный какому-либо влиянию той или иной художественной традиции и/или культурной индустрии, просто вряд ли может существовать).
Предложенная нами картина, при которой различаются «бурдьеанская» и «латурианская» модель отношения к наивному, крайне упрощена и груба, но в самом первом приближении может быть небесполезной. При обращении к ней стоит задуматься и о том, что в конечном счете эти модели, понятые, насколько это возможно, внеидеологически, в ряде аспектов не отрицают друг друга, описывая реальные институциональные подходы к наивному.